На фотографии памятник Ходже Насреддину, установленный в Москве. Архитектор Андрей Орлов.
Ходжа Насреддин - известный фольклорный персонаж мусульманского востока. Существует великое множество историй и анекдотов о Ходже Насреддине, которые в сумме создают ему довольно противоречивый образ, поэтому рассказ о типе Ходжи будет основан на одном источнике - книге Леонида Соловьева "Повесть о Ходже Насреддине."
Ходжа - бродяга, вольнодумец и возмутитель спокойствия. Он умен, ироничен, прекрасно владеет языком, он не упускает шанса высмеять людские пороки, скупцов, ханжей, лицемеров, судей-взяточников и мулл. Ходжа - народный любимец, его обожает простой люд, а власти ненавидят и каждый эмир мечтает поймать и казнить вольнодумца. "Повесть о Ходже Насреддине" пропитана философией, и это замечательный материал для понимания ключевых особенностей типа, его ценностей и слабых мест. Тип Насреддина - ВБНП.
Слепой, четвертый аспект Ходжи - прошлое. Прошлое отвечает на вопрос "кто я?" и позиция прошлого в слепом аспекте снижает значимость этого вопроса в личной философии. Ходжа не только не стремится быть узнанным (отчасти это разумная предосторожность), но и не стремится оставить о себе какую-то память.
"— Имя, имя! — закричали все хором. — Скажи нам свое имя, чтобы мы знали, кого благодарить в молитвах. — Зачем вам знать мое имя? Истинная добродетель не нуждается в славе, что же касается молитв, то у аллаха есть много ангелов, извещающих его о благочестивых поступках… Если же ангелы ленивы и нерадивы и спят где-нибудь на мягких облаках, вместо того чтобы вести счет всем благочестивым и всем богохульным делам на земле, то молитвы ваши все равно не помогут, ибо аллах был бы просто глуп, если бы верил людям на слово, не требуя подтверждения от доверенных лиц."
Это не только скромность, но и безразличие к своему образу, к тому как его воспринимают люди. Например, иногда Насреддин и сам распространяет о себе дурные слухи:
"— В том-то все и дело, что он уже больше не путешествует, – сказал Ходжа Насреддин. – Знайте, добрые люди: прежнего Ходжи Насреддина больше нет. Он обзавелся многочисленной семьей, купил дом и позабыл о прежних скитаниях. Его серый ишак день ото дня толстеет в своем стойле, да и сам Ходжа Насреддин изрядно растолстел от мирной сидячей жизни. Он поглупел, обленился и теперь никуда не выходит из дому без темных очков, опасаясь, как бы его не узнали. — Ты хочешь сказать, что он стал еще и трусом вдобавок? – спросил дрогнувшим голосом пастух с бородкой. – Всем известно, что он никогда и ничего не боялся! — Больше хвастался, – пренебрежительно ответил Ходжа Насреддин. – Во всех этих россказнях о нем три четверти – выдумка."
А иногда и объявляет свое имя во всеуслышание, когда это выгодно. В остальное же время - с удовольствием, присутствуя инкогнито, слушает байки о себе и какие бы нелепости в этих байках не говорились, Хожу это практически никогда не задевает. Он смотрит вперед а не назад, не судит себя долго за ошибки, и также легко прощает и другим. Он не стремится ни к новым знаниям, ни к приключениям - они находят его сами, или, иными словами, он практически никогда не копается в памяти и не делает ничего "для памяти" на будущее.
В начале "Возмутителя спокойствия", Ходжа возвращается в родную Бухару, где он объявлен вне закона, в надежде что уже прошло достаточно времени и он может увидеться с родными.
"В своем изгнании он все время помнил узкие улички, где арба, проезжая, боронит по обе стороны глиняные заборы; он помнил высокие минареты с узорными изразцовыми шапками, на которых утром и вечером горит огненный блеск зари, древние, священные карагачи с чернеющими на сучьях огромными гнездами аистов; он помнил дымные чайханы над арыками, в тени лепечущих тополей, дым и чад харчевен, пеструю сутолоку базаров; он помнил горы и реки своей родины, ее селения, поля, пастбища и пустыни, и, когда в Багдаде или в Дамаске он встречал соотечественника и узнавал его по узору на тюбетейке и по особому покрою халата, сердце Ходжи Насреддина замирало и дыхание стеснялось."
Это практически единственное место в книге, где Насреддин предается воспоминаниям и тем показательнее, что вспоминает он только хорошее (признак 2-го или 4-го прошлого), опуская неприятные эпизоды, связанные с гонениями, с изгнанием. И, как будет ясно далее, его тяга к родине есть не только желание воссоединиться с семьей, но также понимание что Бухара - это его место. Единственное место в мире где он может быть своим.
Настоящее Ходжи находится в болевом аспекте. Благодаря доброй славе, ему рады везде, но комплекс изгнанника, не позволяет Ходже этим наслаждаться. Оставаясь где-то, он выбирает одну из линий поведения - если хозяева люди недостойные - он паразитирует на них, выжимая максимум из их глупости и тщеславия. Если достойные - пытается отработать свое место тяжким трудом. Если и это не получается - мучается от скуки. Наслаждаться текущим моментом и не думать про свою роль, свое место у Ходжи получается только в одном случае - когда он в дороге.
"— Подожди! — отвечала она, смыкая прекрасные руки на его шее. — Разве ты уходишь совсем? Но почему? Послушай, сегодня вечером, когда стемнеет, я опять пришлю за тобой старуху. — Нет. Я уже давно забыл то время, когда проводил две ночи подряд под одной крышей. Надо ехать, я очень спешу. — Ехать? Разве у тебя есть какие-нибудь неотложные дела в другом городе? Куда ты собираешься ехать? — Не знаю. Но уже светает, уже открылись городские ворота и двинулись в путь первые караваны. Ты слышишь — звенят бубенцы верблюдов! Когда до меня доносится этот звук, то словно джины вселяются в мои ноги, и я не могу усидеть на месте!"
"Будь его воля, он так никогда и не прекратил бы скитаний и все ездил бы, ездил, опоясывая землю маленькими дробными следами копыт своего ишака."
Кочевой образ жизни Ходжи Насреддина есть отражение философии сразу двух его аспектов - второго творческого будущего и третьего болевого настоящего. Второе будущее манит открытым полем возможностей, третье настоящее запрещает привязываться к определенному месту, связывать себя бытом или обязанностями.
Может показаться, что будущее Ходжи находится в мотивирущем аспекте, оно требует, заставляет его двигаться, идти к цели. Но никакой определенной цели у Ходжи нет. Его радует движение само по себе - смена обстановки, новые города, лица. Открытое поле возможностей - главная ценность творческого будущего. Будущее Насреддина не требовательно, напротив, он, как другие представители второго будущего, ожидает от будущего ответа на какой-то важный, не сформулированный вопрос. А для получения ответа нужно постоянно держать свое будущее открытым.
"На что он рассчитывал? Он и сам не знал. "Я выгадаю несколько минут. А там посмотрим. Может быть, что-нибудь подвернется…"
Как и многие представители творческого будущего, Ходжа не очень хороший стратег, но отличный тактик. Долгосрочные планы - не его конек, зато он мгновенно схватывает динамику ситуации, находит выход из затруднительных положений. Не зря о смекалке Ходжи Насреддина ходят легенды.
Однако, не меньше легенд ходит о мудрости Насреддина, о его остром языке и чувстве юмора. Тонкое чувство юмора, обычно признак сильной вечности, так как все комичное основано на противоречии между ожидаемым и происходящим, а чтобы эту разницу уловить и показать требуется иметь хорошие отношения с чувством гармонии. Анекдотов о Насреддине масса и подошел бы почти любой из них:
"— Откуда ты пришел и зачем? — спросил сборщик. Писец обмакнул в чернильницу гусиное перо и приготовился записать ответ Ходжи Насреддина.
— Я приехал из Испагани, о пресветлый господин. Здесь, в Бухаре, живут мои родственники.
— Так, — сказал сборщик. — Ты едешь в гости к своим родственникам. Значит, ты должен заплатить гостевую пошлину.
— Но я еду к своим родственникам не в гости, — возразил Ходжа Насреддин. — Я еду по важному делу.
— По делу! — вскричал сборщик, и в глазах его мелькнул блеск. — Значит, ты едешь в гости и одновременно по делу! Плати гостевую пошлину, деловую пошлину и пожертвуй на украшение мечетей во славу аллаха, который сохранил тебя в пути от разбойников.
"Лучше бы он сохранил меня сейчас, а от разбойников я бы как-нибудь и сам уберегся", — подумал Ходжа Насреддин, но промолчал: он успел подсчитать, что в этой беседе каждое слово обходится ему больше чем в десять таньга. Он развязал пояс и под хищными пристальными взглядами стражников начал отсчитывать пошлину за въезд в город, гостевую пошлину, деловую пошлину и пожертвование на украшение мечетей. Сборщик грозно покосился на стражников, они отвернулись. Писец, уткнувшись в книгу, быстро заскрипел пером.
Ходжа Насреддин расплатился, хотел уходить, но сборщик заметил, что в его поясе осталось еще несколько монет. — Подожди, — остановил он Ходжу Насреддина. — А кто же будет платить пошлину за твоего ишака? Если ты едешь в гости к родственникам, значит, и твой ишак едет в гости к родственникам.
— Ты прав, о мудрый начальник, — смиренно ответил Ходжа Насреддин, снова развязывая пояс. — У моего ишака в Бухаре действительно великое множество родственников, иначе наш эмир с такими порядками давным-давно полетел бы с трона, а ты, о почтенный, за свою жадность попал бы на кол!"
Вечность Насреддина находится в позиции Гуру (первый целевой аспект). Для простых людей, таких же как он сам, Насреддин является учителем и примером для подражания. Он очень близок к обывателю, его мысли просты и понятны, но, в тоже время, чем-то отличаются. У Ходжи Насреддина своя, целостная философия, завязанная на аспекты его типа. Ходжа чтит Коран, уважает настоящих, не придворных богословов, но в мировоззренческих вопросах у него нет авторитетов кроме себя самого. Однажды, когда Нассредин встречает суффия, то последний собирается ему поведать об истинном предназначении человека. Несмотря на желание выслушать старца Ходжа засыпает на середине рассказа. В глубине души Ходжа, как и другие представители первой вечности, считает что поиск своего предназначения - это задача которую нельзя взвалить на кого-то другого или что-то другое, будь то человек или учение. Свое предназначение, свой смысл надо познать самому.
Часто целевым аспектом человек пытается компенсировать проблемы по болевому. От скуки и одиночества болевого настоящего, Ходжа уходит в созерцание, в свое обостренное ощущение гармонии. Он постоянно сравнивает эти два мира - обыденный мир настоящего, мир быта, мир социальных ролей с волшебный миром красоты и гармонии. Вот небольшой отрывок из жизни Ходжи, во второй части, где он обзавелся семьей:
"... вечер всегда и безраздельно принадлежал ему. Семья ужинала без хозяина; он в это время сидел в одной окраинной чайхане на берегу Сыр-Дарьи.
Это была самая убогая, самая грязная во всем Ходженте чайхана, посещаемая только нищими, ворами, бродягами и прочим городским сбродом. Но зато здесь Ходжа Насреддин чувствовал себя в безопасности.
Чадно дымили плошки с бараньим жиром. Рябой чайханщик – скупщик краденого, с перебитым носом и бесстыдно задранными дырами ноздрей, суетился перед кипящими кумганами. Скоро начинали собираться и гости. Наполняя воздух отвратительной вонью своих невероятных лохмотьев, происхождение которых не взялся бы определить даже сам верховный вождь цыганских племен люли, в тюбетейках, засаленных до того, что их можно было поджаривать, горбатые, хромые, слепые, расслабленные, с жилами, пораженными трясучкой, в коросте и язвах, с палками и на костылях, гости со всех сторон ползли в чайхану и с криками, бранью, спорами начинали обсуждать дневные дела, свои грошовые удачи и промахи. Глядя на всю эту голытьбу, копошащуюся в тусклом свете коптилок, Ходжа Насреддин горько думал: «Вот все, что осталось мне от большого и прекрасного мира!»
А мир лежал перед ним – широкий, просторный, открытый во все концы… Заря меркла, сумерки сгущались, затихшая река дышала прохладной свежестью – мир покорялся ночи, и звезды, разгораясь, все чище, ярче, отдалялись от сквозной воздушной черноты неба и тянули к земле дрожащие хрустальные нити – «струны ангелов», как сказал бы Хафиз."
Из-за комплекса изгнанника, Ходжа часто выбирает такие места. В них он чувствует себя в безопасности не только потому что его могут преследовать власти, но и потому что на дне общества от него никто ничего не ждет, он не должен играть никакой роли, не должен вовлекаться или, иными словами, задействовать аспект настоящего.
"Ходжа Насреддин вышел из своего укрытия на дорогу, обмыл в арыке лицо, сбросил халат, открыв ночному ветру широкую грудь. Как радостно и легко было ему сейчас, когда черное дыхание смерти пронеслось, не опалив его! Он отошел в сторону, расстелил халат, подложил камень под голову и лег, — он устал в душном и тесном мешке, он хотел отдохнуть. В густых вершинах шумел ветер, плыли в небесном океане золотые сонмы звезд, журчала вода в арыке; все это было Ходже Насреддину в десять раз милее и ближе, чем раньше. "Да! В мире слишком много хорошего, чтобы я согласился когда-нибудь умереть, если бы даже мне твердо пообещали рай; ведь там можно взбеситься от скуки, сидя вечно и бесконечно под одним и тем же деревом, в окружении одних и тех же гурий"."
В мире вокруг себя Ходжа видит красоту, гармонию, смысл. В предполагаемом же раю, он видит источник скуки - негативной эмоции настоящего. Однако, настоящая причина нежелания попасть в рай в том что он не считает себя достойным рая. Рай для Насреддина не состояние души, а некое место, именно по этому он заранее считает себя изгнанным.
Первая вечность Ходжи Насреддина проявляется также и в его отношениях с судьбой. Судьба - вечностная категория и для Ходжи судьба - это не отвлеченное абстрактное понятие. Его жизнь полна совпадений она сталкивает его одними и теми же людьми в разных местах, при странных и удивительных обстоятельствах - ростовщик Джафар, рябой шпион, суфия, багдадский вор, список можно продолжить. Однако, возмутитель спокойствия не считает это чем-то удивительным. Он принимает правила игры и может играть с судьбой на равных, делая свою часть работы. В трудной ситуации он просто делает все возможное, в надежде что судьба сделает остальное.
"Он хорошо понимал, что судьба и случай никогда не приходят на помощь к тому, кто заменяет дело жалобами и призывами. Дорогу осилит идущий; пусть в пути ослабнут и подогнутся его ноги — он должен ползти на руках и коленях, и тогда обязательно ночью вдали увидит он яркое пламя костров и, приблизившись, увидит купеческий караван, остановившийся на отдых, и караван этот непременно окажется попутным, и найдется свободный верблюд, на котором путник доедет туда, куда нужно… Сидящий же на дороге и предающийся отчаянию — сколь бы ни плакал он и ни жаловался — не возбудит сочувствия в бездушных камнях; он умрет от жажды в пустыне, труп его станет добычей смрадных гиен, кости его занесет горячий песок. Сколько людей умерли преждевременно, и только потому, что недостаточно сильно хотели жить! Такую смерть Ходжа Насреддин считал позорной для человека."
Таков Ходжа Насреддин - ироничный мудрец-обыватель, вечный скиталец, не находящий себе места.