Доброго здравия, брат Логик!
Предложенные тобой термины как всегда точны и отражают суть вещей ими описанных. Болевое время - потрясающее название для всего средоточия негативных переживаний о времени, которые только могут выпасть на долю человека. Я согласен, что нужно выделять болевое время как отдельный аспект, и болевой аспект должен быть таким же неизменным как и целевой. Критик, Изгнанник, Безбилетник - красивые названия, буду ими пользоваться. Единственное, что я хочу подвергнуть критике, так это твое описание точек пересечения конфликта.
В целом, они верны, но откуда взялась эта “социальность”? Социальная несправедливость, социальный барьер? Настоящее безусловно пересекается с социумом, но связанные с ним конфликты глубоко личные, и находясь в обществе Изгнанник подчас даже более одинок, нежели когда он этого общества лишен. Не нужно все переводить на рельсы социологии и психологии, тем более что ты уже включил в свои таблицы то, что я считаю средоточием восприятия времени - основной философский вопрос. Этот вопрос идет из самой глубины души, а ум и уж тем более социальное поведение только подстраиваются под решение вопроса.
В подтверждение своих слов я упомяну в своем письме одного из отцов психоанализа. Юнг в течении своей жизни был носителей конфликта вечность-настоящее. Как человек более чем сведущий в психологии, он осознавал наличие проблемы. Но связывал ли Юнг свои проблемы с влиянием времени? Не думаю, что это было для него очевидным. Однако, о Юнге чуть позже.
Вечность восстающая против настоящего - мощный и, на мой взгляд, самый тяжелый конфликт. Носителем конфликта может быть Гуру или Хозяин. Т.е. я буду рассматривать Гуру-Изгнанника и Хозяина с болевой вечностью.
Вечность и настоящее не просто исповедуют отличные друг от друга ценности. Это ценности практически противоположны друг другу. Мотивирующая вечность означает повышенное стремление связать свое существование с вечными, неизменными ценностями. Это попытка выйти за пределы обыденного, повседневного существования, осуществляемая как умственно и духовно - через познание, поиск истины, исследования, так и социально - через разотождествление себя и социальных групп, разрыв ненужных, а порой и нужных связей, стремление к независимости, как социальной и материальной, так и умственной, духовной, в виде своих идей, своей философии, своих оригинальных взглядов на жизнь.
С точки зрения вечности ценной является возможность “выйти за рамки”, пусть даже умозрительно. Ведь только за счет отстраненного взгляда воспринимается такая категория как “смысл”. Смысл работы не в самой работе. Смысл теории - не в самой теории. Смысл познается посредством умения видеть все безлично, как бы “извне”.
Подход вечности коренным образом противоречит и ценностям, и стратегии настоящего, познаваемого через участие, вовлечение, отношение. Настоящее требует присутствия здесь и сейчас, требует быть социальным, взаимодействовать с людьми и миром напрямую, добиваться любви или иных форм расположения к себе. Главный оценивающий фактор настоящего - “каково моё место”. Но это не то место, которое может приблизить человека к бессмертию. Место любого человека еще менее долговечно, чем он сам.
Мотивирующая вечность ориентируется на вещи, которые нас переживут, заставляет связать свое существование с чем-то большим, чем простая человеческая жизнь. При этом, настоящее - требует жить моментом, получить всё сейчас, хочет, можно сказать, вкусить жизни. Очень трудно следовать сразу обеим целям и если так случится, что вечность и настоящее схлестнутся в одном человеке, то неизбежен тяжелый внутренний конфликт.
Как выглядит конфликт со стороны Хозяина с болевой вечностью? В описании мне поможет очередная сказка. Речь идет об истории Пиноккио, ожившей деревянной кукле, пережившей множество приключений. Причем, я имею ввиду оригинальную историю о Пиноккио, в более известном у нас на Буратино, Алексея Толстова, акценты немного другие. Хотя, отголоски конфликта можно узнать и в Буратино.
Пиноккио с самого рождения заявил себя как Хозяин. Он отказался от жизни, которую ему предложил отец и заявил собирается гулять, веселиться и слоняться по городу, то есть жить моментом и самостоятельно найти в жизни свое, то есть наиболее комфортное место. В начале истории все происходило по сценарию Пиноккио, так как он и хотел, но судьба наметила деревянному мальчику не только приятные приключения. Он познал цену дружбы и предательства, увидел куда ведет эгоизм Хозяина. Даже будучи куклой, Пиноккио понял что изнанка жизни - невидимый мир ценностей, добра, зла, правды и лжи куда больше, чем мир познаваемый непосредственно, где все можно потрогать, пощупать, испытать на прочность. В конце концов он пришел и к осознанию трагедии того что он - кукла, он - не настоящий. Его ценности и устремления мало чего стоят, и превращаются в труху стоит только подумать чуть дальше текущего момента, задуматься о смысле своих действий.
Трагедия Хозяина, с болевой вечностью в способности вкусить сок жизни и одновременно в опустошающем ощущении её бессмысленности. Он знает два способа смотреть на мир. С первым, более простым и привычным, мир ярок, ярок он сам, Хозяин может занять хорошее место, стать королем своего мира, купаться в любви, получать уважение. Но есть и другой способ видеть. Иным взглядом весь мир вкуса, ощущений, отношений кажется пустым и картонным, а все силы потраченные на уютное место под солнцем пустой детской игрой. В этом способе видеть настоящими кажутся другие вещи - делаю ли что что-то важное, что-то что останется после меня? Что будет, если я лишусь всего что имею здесь и сейчас? Что от меня останется? Существую ли я вне своего круга общения, вне своей профессии, социума? Могу я опереться на что-то помимо своего чутья и своих желаний, есть ли у меня принципы более важные чем я сам?
Непросто совмещать в себе оба видения. Каждое норовит подчинить себе жизнь полностью и не терпит конкурента. Отдавшись настоящему Хозяин ощущает тоску и бессмысленность, следуя ценностям вечности - одиночество, оторванность от реального мира, отсутствие поддержки. Поскольку целевой аспект Хозяина именно настоящее, а вечность мешает целям, он выбирает праздник момента, свободу, любовь, гедонизм и тщательно скрывает от самого себя ужас бессмысленности и бренности своего существования, перебивает подступающую тоску активной деятельностью, вовлечением во всё и вся, лишь бы не страдать, лишь бы не видеть. Он мучается дисгармоничностью мира, но не делает ничего, чтобы привести в гармонию свою собственную жизнь.
Пожалуй, я изменю сложившуюся в наших письмах традицию и сам предложу название для болевой вечности. Отлично подходит на эту роль слово “обыватель”. Обывателя можно противопоставить Гуру, так же как Изгнанника и Хозяина, Автора и Критика, Капитана и Безбилетника, кроме того само слово несет в себе посыл отвержения, низвержения вечных ценностей, замены их на что-то более материальное.
Однако, вернемся к вопросам конфликта, а точнее к его обратной стороне. Как бы ни было тяжело Хозяину - Обывателю, боюсь Гуру - Изгнаннику еще тяжелее. Дело в том, что вечность и вечные ценности хоть и описаны сотни тысяч раз в литературе всё равно остаются terra incognita для каждого отдельного человека. Смысл жизни не только познается каждым человеком отдельно, но даже будучи познанным, крайне трудно подобрать слова для передачи этого знания другим. Наш язык формируется вокруг более прагматичных понятий, поэтому гораздо проще говорить о настоящем нежели о вечности. И гораздо проще игнорировать вопросы вечности, посчитав их слишком трудными решения, нежели вопросы настоящего. В каком-то смысле можно сказать что вечность есть болевой аспект всего человечества в целом, а некий усредненный человек есть Обыватель.
Таким образом, Гуру Изгнанник находится в той плачевной ситуации, когда он может быть одинаково непонятым по обоим мотивирующим аспектам. Поэтому, конфликт вечности и настоящего более осознаваем Гуру, более вещественен, чем для Хозяина. Гуру Изгнанника не покидает ощущение раздвоенности, существования в двух параллельных реальностях, в каждой из которых он по своему одинок. Эти миры либо разрывают жизнь на двое, либо один из них становится запретным, недоступным.
О первом хорошо рассказывает Юнг, основатель аналитической психологии и тоже, кстати, мистик:
“... существует два Юнга: один — это собранный врач, профессионал, полностью отдающий себя пациентам; а другой погружается в толкование ночных видений и медитирует на берегу озера”.
“Погружаясь в бессознательное, я временами чувствовал, что могу сойти с круга. Но я знал, что у меня есть диплом врача и я должен помогать больным, что у меня жена и пятеро детей, что я живу в Кюснах-те на Озерной улице, 228, — все это было той очевидностью, от которой я не мог уйти. Ежедневно я убеждался в том, что на самом деле существую и что я не легкий лист, колеблемый порывами духовных бурь”
Юнг чувствовал, что жизнь в настоящем времени, где надо ходить на работу, посвящать время семье, общаться с соседями, наводить мосты в научном сообществе, имеет настолько мало точек пересечения с миром, где он может изучать суть вещей, искать смысл символов, исследовать алхимические свойства материи, постигать смысл и предназначение архетипов; что не ясно где же должна быть точка опоры. Это чувство раздвоенности преследовало его до конца жизни.
Или иной пример, снова из моего любимого мира сказок. Это небольшой фрагмент сказки о Ходже Насреддине, Гуру-Изгнаннике, в тот момент его жизни, когда Ходжа отказался от своего Пути и смысла прежней жизни, обзавелся семьей, но так и не ощутил своего места.
“... вечер всегда и безраздельно принадлежал ему. Семья ужинала без хозяина; он в это время сидел в одной окраинной чайхане на берегу Сыр-Дарьи.
Это была самая убогая, самая грязная во всем Ходженте чайхана, посещаемая только нищими, ворами, бродягами и прочим городским сбродом. Но зато здесь Ходжа Насреддин чувствовал себя в безопасности.
Чадно дымили плошки с бараньим жиром. Рябой чайханщик – скупщик краденого, с перебитым носом и бесстыдно задранными дырами ноздрей, суетился перед кипящими кумганами. Скоро начинали собираться и гости. Наполняя воздух отвратительной вонью своих невероятных лохмотьев, происхождение которых не взялся бы определить даже сам верховный вождь цыганских племен люли, в тюбетейках, засаленных до того, что их можно было поджаривать, горбатые, хромые, слепые, расслабленные, с жилами, пораженными трясучкой, в коросте и язвах, с палками и на костылях, гости со всех сторон ползли в чайхану и с криками, бранью, спорами начинали обсуждать дневные дела, свои грошовые удачи и промахи. Глядя на всю эту голытьбу, копошащуюся в тусклом свете коптилок, Ходжа Насреддин горько думал: «Вот все, что осталось мне от большого и прекрасного мира!»
А мир лежал перед ним – широкий, просторный, открытый во все концы… Заря меркла, сумерки сгущались, затихшая река дышала прохладной свежестью – мир покорялся ночи, и звезды, разгораясь, все чище, ярче, отдалялись от сквозной воздушной черноты неба и тянули к земле дрожащие хрустальные нити – «струны ангелов», как сказал бы Хафиз.”
Гуру как правило, силен в наблюдении скрытых закономерностей, формировании собственной устойчивой философии, набора жизненных принципов. Гуру мог бы купаться в заслуженном уважении тех, кого он увлек своими идеями, найти себе место в кругу единомышленников. Однако, вкупе с болевым настоящим, способность формулировать свою философию не приносит счастья. Гуру чувствует себя ненужным, изгнанным, отделенным от реального мира. Для его быть счастливым и следовать верным Путём - две взаимоисключающие альтернативы. Гуру кажется что силы потраченные на связь с людьми бесполезны с точки зрения истинного пути, но полностью отречься от желания быть любимым и уважаемым, иметь успех, статус, он все равно не может. Его судьба - трагический баланс между двумя жизнями, ни одна из которых его не устраивает.
Надеюсь, что описанный конфликт тронет тебя хотя бы чуточку и ты не будешь низводить его до “социального” уровня.
Твой Мистик